Дата неизвестна. В день Всех Святых

Поздравляю вас, дорогие сестры, с праздником всех святых в земле Российской просиявших! Так это все понятно, кто исторически интересовался и любит историю своей страны, и особенно Церкви.

Сегодня рано-рано утром из-за гор, конечно, не Киевских, а Алма-Атинских, я увидел подымающегося все выше и выше в схиме старца и удивился: «Откуда старцу в схиме здесь быть в горах Алма-Атинских, которые, – говорю, – под таким контролем находятся?» А это мне только показалось. Это Антоний возвращается Печерский с Афона, благословение несет на горах Алма-Атинских пока, а не на горах Киевских обитель Успения воздвигнуть. И ему удалось. Князь пошел, полуирод князь пошел на это – Антонию небольшой удел земли дать. И Антоний пещеру выкопал себе. И Антоний в горах выкопал пещеру и подвизался там один.

А тут недалеко – 60 километров ниже – город Васильков, где жила одна благочестивая вдова и мальчика единственного имела – Феодосия. Он, мальчик, очень Церковь любил, ходил в церковь с разрешения и без разрешения мамы, даже оставляя в поле скот, бежал он в церковь, когда там звонили, когда какой-то праздник был, может быть, повседневный. И от мамы тайно просфоры для церкви пек. А когда мать об этом узнавала, конечно, то давала ему, что матери дают на кухне любимым чадам: шлепки.

Мальчик рос, мальчик зрел, просфоры его были лучше, лучше, и он бежал к Антонию, о котором от купцов много уже знал. Он пришел к Антонию и принес белоснежные и душистые ароматные из русской муки просфоры. Но тогда печать немножко иначе печаталась, не как теперь на просфорах. Но та же Божественная эмблема, чтобы была достойна Евхаристию на ней совершать. Антоний удивился – такой малыш, такой дерзновенный и просфоры принес, и хвалится, что это изделие рук его, изделие рук его и сердца, любящего Церковь. Так рано Церковь полюбил, правда, я знаю таковых, которые в церковь с раннего возраста играли и изображали попов, дьяков, протопопов, архиереев – так, вероятно, и он играл.

Но он был настолько благодатный и серьезный, что просфоры уже пек, и духовенство местное васильковское принимало, и просфоры он на Киевские горы к божественному Антонию однажды принес и просился со слезами принять его, и сказал: «Буду работать, буду слушаться, буду молиться». Тронули сердце Антония слова почти младенца – мальчика девятилетнего. И он дерзновенно, и смело, и боговдохновенно, как бы по приказу с неба, мальчишку Феодосия принял в свою обитель, в свою пещеру.

И представьте себе положение матери – один сын! и характер матери! Мать немного напоминала, как мы теперь знаем по истории, посадницу Марфу Новгородскую. Пришла, нашла сына и там же его и избила, и увела. Как собачонку на цепи. ДОМОЙ! На кухне опять она с ним разговаривала так, как разговаривать только может мать с ребенком в отсутствии чужих.

Но он опять бежал, он рос. И Антоний благодатный пророческими словами сказал ей: «Иди, закончи в Василькове свое мирское житейское земное дело и в открывающийся монастырь иди, и постригайся сама». Так и вышло.

А потом – Псков со всей историей, которую мы знаем, а потом – Новгород, потом – Александр Невский, потом – побоище, потом суздальцы взбунтовались. Софийский храм шокировал их храмы низенькие, которых много они тогда настроили, и решили стрелами взять Великий Новгород, Великий Господин, и привести всех в послушание в Новгороде. А Посадницу, прямо, по-русски говоря, задушить. Но вышло так, как вы-шло. Все стрелы, устремленные на икону, возвращались вспять. И было чудо, и страх, и враг бежал. Где хочет Бог что совершить, не спрашивает ни у кого. И в Писании остались эти слова, когда Господь что желает, естественный закон желанию Бога уступает. Аминь.